В разделе своей статьи, названном «При-чина появления протокола», В.Н. Чуканов после исторического экскурса во времена вплоть до неолитической революции (так принято у экологов и их критиков) заключает: «Переживаемый нами на данный момент кризис уже охватил всю планету, и он связан не столько с растущими проблемами нехватки продуктов питания или чистой воды, сколько с истощением всех ресурсов, накопленных биосферой, как органических, так и неорганических». Этот тезис вызывает возражения.

Прежде всего, крайне не желательно говорить только о накопленных ресурсах, поскольку помимо них человечество использовало и продолжает использовать воспроизводимые, возобновимые ресурсы. Именно они иг­рали главную роль в жизни человека, и лишь после промышленной революции значение невоспроизводимых (т. е. накопленных) ресурсов стало возрастать все ускоряющимися темпами. Истощение невоспроизводимых ре­сурсов, конечно, существенный фактор кри­зиса, но так же важнее разрушение природных механизмов воспроизводства возобновимых ресурсов — плодородия почвы, чистой воды, биологических ресурсов. но и это не главное: хуже всего то, что человек разруша­ет окружающую среду. Воздействие цивили­зации на биосферу так же на рубеже XIX—XX веков превысило допустимый предел [5, 16— 19, 22, 23]. Следствия этого превышения про­являются в том, что вызываемые человеком нарушения достигли масштаба, когда биосфера уже не может их компенсировать: с небывалой скоростью сокращается биоразнообразие, по антропогенным причинам растет концентрация парниковых газов в атмосфе­ре, наблюдаются небывалые темпы опусты­нивания, продолжается истощение озонового слоя — без сомнения, не без участия челове­ка, и т. д. Трудно не сделать весьма радикаль­ный вывод: в результате чрезмерного антро­погенного воздействия биосфера утрачивает устойчивость.

Однако известно и возражение против та­кого вывода: и раньше случались эпохи (по крайней мере — пять), когда сокращалось биоразнообразие (например, вымирание диноза­вров), когда концентрация парниковых газов была выше, чем на данный момент, когда вся поверхность суши была пустыней. А о прошлом озо­нового слоя нам, к сожалению, практически ничего не известно может быть, в иные пери­оды развития биосферы его и вовсе не было. Этот оптимистический взгляд в будущее, од­нако, основан на искаженных представлениях о прошлом: дело не только в состоянии систе­мы, но и в скоростях ее изменений. А таких скоростей, как сейчас, не было никогда. На­пример, динозавры вымирали в течение сотен тысяч лет, а нынешнее сокращение биоразнообразия происходит в 100—1000 раз быстрее, чем в любую из прошлых эпох, когда оно слу­чалось [4] v роста средней глобальной приземной температуры в 200—300 раз выше, чем в любой период прошлого, данные о котором палеоклиматология сумела восстановить. Мощность озонового слоя сейчас всего лишь на 15 % больше, чем в эпоху, когда жизнь вышла из океана и стала осваивать су­шу если бы эти 15 плюс так же несколько про­центов иссякали в течение миллионов лет, биота суши, вероятно, трансформировалась бы так, чтобы возвратиться назад в океан. Но биоэволюция протекает на несколько порядков медленнее, чем цикл разрушения биосфе­ры человеком, и у биоты нет никаких шансов адаптироваться к этому циклу [11]. принцип. возможность возвращения пустыни на всю тер­риторию суши вряд ли стоит воспринимать как аргумент в пользу устойчивости биоты к нынешним антропогенным воздействиям на нее и как некое утешение.

За фактически четыре миллиарда лет существования жизни на Земле происходили раз­личные события глобального масштаба, неблагоприятные для биоты (падения огром­ных метеоритов, активизация вулканизма). Но всякий раз такое событие встречала здо­ровая биота, которая выживала потому, что имела достаточный потенциал адаптации (т. е. краткосрочного реагирования на нега­тивные воздействия) и развития (т. е. эволю­ционного изменения, обеспечивающего соот­ветствие биоты и долговременных условий ее существования).

Способность биоты адаптироваться к из­меняющимся условиям определяется экосистемным разнообразием. При похолодании, потеплении, изменении водообеспеченности и т. п. местная экосистема заменяется другой, для этого, естественно, другая экосистема должна существовать (в другом месте, «ря­дом»). Это должна быть устойчивая экосис­тема, способная выполнять работу по регулированию окружающей среды, а не обречен­ный на медленное умирание деградирующий «кластер» все так же живых организмов. Гло­бальные изменения оставят необитаемые пятна (или крайне непродуктивные экосисте­мы) на поверхности планеты, если произой­дут в условиях существенного сокращения экосистемного разнообразия.

В свою очередь, адаптационный потенци­ал каждой экосистемы определяется видо­вым разнообразием: благодаря нему реализу­ются сукцессионные циклы, в результате которых нарушенные, угнетенные экосисте­мы восстанавливаются. Сокращение видово­го разнообразия, даже, казалось бы, количе­ственно незначительное, может сделать не­возможной одну из сукцессионных стадий, а следовательно, и весь цикл сукцессии.

Наконец, генетическое разнообразие био­логического вида определяет его эволюцион­ный потенциал, т. е. способность «произво­дить» новые биологические виды. Этот ас­пект был важнейшим для биоты, но с воцарением на планете господства техновооруженного человека сама принцип. возможность про­должения биоэволюции оказалась под вопро­сом по целому ряду причин. Одна из них, фактически, отмечена выше: это несопоста­вимость скоростей биоэволюции и техноэволюции. все - таки главная причина изменений на планете – цивилизация, а как можно реаги­ровать на ее воздействия, если за время, не­обходимое для образования нового вида (ми­нимум миллион лет), сменятся – при нынешнем «ускоренном» научно-техническом про­грессе – десятки тысяч поколений техники? На какое из них биота должна реагировать видообразованием?

Вследствие утраты значительной части биоразнообразия и ускоренного продолже­ния этого цикла современная биота может оказаться.неспособной выстоять при воздей­ствиях, по масштабу гораздо более слабых, чем те, которые она благополучно пережива­ла в прошлом. Конечно, климат ниразу не был постоянным. но приходится повто­рить, нынешняя v роста среднеглобальной приземной температуры беспреце­дентна.

Кризисными, на мой взгляд, следует назы­вать такие состояния системы, в которых ей угрожает утрата устойчивости. Катастрофа наступает , когда в потерявшей устой­чивость системе начинаются необратимые изменения, и она неизбежно утрачивает свое основное качество. Не вдаваясь в общемето­дологические подробности, отмечу очевид­ное: для человека основное качество биосфе­ры состоит в том, что она пригодна для оби­тания человечества. В переживаемом циви­лизацией системном кризисе экологическая составляющая представляется мне гораздо более угрожающей, чем ресурсная. В.Н. Чуканов, полагающий, что основное в нынешнем кризисе – «истощение всех ресурсов», пишет, что «кризис был предсказан» в знаменитом докладе Римскому клубу «Пределы роста» [21]. На самом деле авторы этого доклада, как они неоднократно заявляли, не предполагали ничего предсказывать, их целью были не пророчества, а научный анализ возможного будущего с целью предотвратить скатывание к катастрофе. При этом они имели в виду прежде всего экологический аспект развития, о чем, может быть, ярче всего свидетельствует знаменитая аналогия с зарастающим прудом. Приведу соответствующую цитату из [21]: «Предположим, что у вас имеется пруд, в котором растут кувшинки. Каждый день количество кувшинок удваивается. Если бы кувшинкам позволили разрастаться бесконтрольно, то вся поверхность пруда заросла бы за тридцать дней, уничтожив при этом все другие формы жизни в воце. В течение довольно долгого периода зазосшая кувшинками часть пруда остается матенькой, и вы решаете не беспокоиться и не срезать лишние кувшинки до тех пор, пока они не покроют половину поверхности пруда. На какой день это произойдет? Конечно же, на двадцать девятый. Для спасения своего пруда у вас остается всего один день».

Что касается ресурсного кризиса, то предсказаниями на этот счет начали заниматься не позже 1830-х годов, когда были произведены оценки известных запасов угля и железной руды в сопоставлении с объемами потребления этих видов сырья. Согласно этим предсказаниям, и уголь, и железная руда должны были иссякнуть так же в XIX веке. Дело, однако, не в ошибочности тех или иных прогнозов ресурсных кризисов (в упомянутом случае ошибка состояла в слишком заниженной оценке запасов). Научно-технический прогресс научился справляться с дефицитом невоспроизводимых ресурсов, замещая одни ресурсы другими и добиваясь снижения их затрат в расчете на единицу продукции -в отдельных случаях на порядки [2]. Классическим стал пример с серебром: в 1950-е го­ды полное исчерпание его ресурсов предрекалось уже к 1990-м годам основным потребителем серебра было производство фото- и кинопленки и фотобумаги. Но довольно быстро это производство, перейдя на цветные изображения, фактически перестало использовать серебро, а сейчас и сами эти товары в традиционном виде исчезают с рынка — наступила цифровая эра.

Но каковы бы ни были технические успе­хи в решении проблем нехватки невоспроиз­водимых ресурсов, совсем иначе обстоит дс ло с экологическими проблемами. Достигнут большой прогресс в сокращении воздейст­вия на окружающую среду, но не изобретено никаких заменителей для природных процес­сов воспроизводства окружающей среды. Би­ота сохраняет полную монополию на все ре­гулятивные и восстановительные циклы в биосфере, а человек только усиливает на­грузку на регулятивные системы и задает за­дачи по восстановлению им разрушенного. Единственное, что человек пока может сде­лать для помощи природе в решении подоб­ных задач, — отступить, освободив дорогу ее силам. Заповедники и национальные парки, лесополосы и экологичная агротехника, ры­бопропускные сооружения и рыбоводные за­воды – это примеры именно такой страте­гии. С этих позиций чистую воду крайне не желательно приравнивать к продуктам питания: если послед­ние производятся на основе эксплуатации природных систем, то вода воспроизводится природными системами, и пока мы не в силах усилить, ускорить, улучшить эти циклы, мы можем лишь уменьшить свое разруши­тельное воздействие на них, т. е. отступить. Конечно, для непосредственного потребле­ния человеком не самую лучшую воду можно (и нужно) очищать, но это дорого стоит (в том числе и по экологическим издержкам), кроме того, чистая вода нужна далеко не только человеку, а очищать ее для всей биоты никакой экономике ниразу не будет под силу, гораздо лучше, дешевле не загрязнять природные источники и не разрушать обес­печивающие качество воды природные гидро- и экосистемы...

Может быть, изобретение технологий, которые заменят природные циклы в ре­гуляции и воспроизводстве окружающей сре­ды, дело времени? Проблема, однако, в том, что у человечества нет ни времени на ожида­ние, ни права на риск - - он слишком велик. крайне не желательно ставить на карту выживание челове­чества. А по мнению множественных экологов, вре­мени до начала необратимых изменений ос­талось немного (одни пишут, что полстоле­тия более оптимистично настроенные (в от­ношении способности природы переносить существование цивилизации) готовы дать и двести лет, чтобы человечество образуми­лось).

Многие уповают на генную инженерию, которая якобы способна создать чуть ли не новую биоту, устойчивую ко всему, что с ней предполагается вытворять, нейтрализую­щую все, чем на нее собираются воздейство­вать, и компенсирующую, все отклонения от равновесия, к которым ее вынуждают. Пря­мо по Брюсову: «Создал я в тайных мечтах // Мир идеальной природы, — // Что перед ним этот прах: // Степи, и скалы, и воды!». Да, генные инженеры скоро научатся пересажи­вать гены моржа, отвечающие за морозо­стойкость, слонам и бегемотам, только пока никто не знает толком, к каким последствиям это приведет. Как бы этим способом не угро­бить остатки живого на планете, особенно если применять подобные практики в харак­терной для нашего времени дикой спешке, к которой подталкивает рынок.

Вопрос о причинах глобального экологического кризиса можно ставить в различных ракурсах — этическом, социальном, полити­ческом, экономическом и т. д. Для дальней­шего существенно отметить, что разрушение окружающей среды (как и переэксплуатация природных ресурсов) происходит по той при­чине, что рынок не оценивает или далеко не в полной мере оценивает экологические и природные блага: их использование (во мно­гих случаях - - уничтожение, что для невос­производимых ресурсов неизбежно) бесплат­но либо обходится символической платой. Представить образ мирового хозяйства без рынка в наши дни не решается ни один сколь­ко-нибудь авторитетный и признанный (хотя бы в качестве оппозиционера) специалист: практически никто не мыслит на ближайшие полвека (по крайней мере) экономического развития без рынка. Значит, необходимо по­нять, как надо преобразовать рыночную сис­тему, чтобы она не усиливала экологическую напряженность, а способствовала решению природоохранных проблем.

Ограничивает ли Киотский протокол экономическое развитие?

Киотский протокол – это попытка найти такие механизмы международных взаимо­действий, которые могли бы способствовать решению глобальных экологических про­блем, хотя бы одной из важнейших – про­блемы глобальных климатических измене­ний. Весьма существенно, что эти механизмы ориентированы на рыночную среду, на та­кую переориентацию рынка, результатом которой должно стать значительно более адекватное отражение в рыночных оценках экологических факторов, в первую очередь тех, которые непосредственно связаны с ант­ропогенным воздействием на климатическую систему.

Разногласия по различным аспектам про­блемы климатических изменений, весьма ост­рые в 1990-х годах и особенно в начале теку­щего десятилетия, понемногу стихают. Уже фактически не слышно голосов, утверждающих, что ничего из ряда вон выходящего с клима­тической системой не происходит. Это ут­верждение обычно обосновывается весьма просто: климат — не набор констант, а систе­ма с изменяющимися переменными, и по­скольку они не вышли из тех пределов, в которых оставались по крайней мере сотни миллионов лет, постольку нет оснований констатировать какие-либо принципиальные качественные изменения. И так же просто опровергается: достаточно вспомнить о ско­ростях современных изменений.. Все меньше специалистов настаивают на том, что измене­ния глобального климата, коль скоро они происходят, свершаются независимо от ант­ропогенного стресса на биосферу. Выводы последнего доклада межгосударственной группы экспертов по изменению климата [20] о том, что здесь сочетаются как природ­ные, так и антропогенные первопричины, причем на долю последних приходится не менее по­ловины ответственности, с каждым годом все труднее оспаривать: новая информация неизменно увеличивает достоверность этих выводов.

В редеющем строю критиков Киотского протокола все большей популярностью пользуется экономическая (а вслед за ней и политическая) аргументация. Акцентирует внимание на ней и В.Н. Чуканов. В начале статьи [15], отметив, «что 90 % производи­мой в мире электрической энергии выраба­тывается на тепловых электрических станци­ях, где сжигается нефть, или газ, или уголь, в результате чего и образуется парниковый газ – двуокись углерода», он пишет: «Этот газ, однако, не улавливается, и поэтому тре­бование снижения его выбросов — в соответ­ствии с Киотским протоколом – равносиль­но снижению выработки электроэнергии, что ведет естественно к огра­ничению и снижению объема потребляемых природных ресурсов, а более конкретно – к шижению этого объема в расчете на душу населения». И далее следует абзац, выделен­ный полужирным шрифтом — придется при­вести его полностью: «Установление квот на выбросы углекислого газа, а соответственно I квот на выработку электроэнергии подпи­савших протокол стран означает не только гредел потребления ресурсов этими страна-га, но и предел роста их экономики».

Это умозаключение представляется весь-га уязвимым для критики с экономической, ехнологической и экологической точек зрения.

Во-первых, по данным Мирового энерге-ического совета, в мире в 2003 г. 62 % прозведенной электрической энергии было выработано на ТЭС, 20 % - - на ГЭС и 17 % -на АЭС, за счет прочих технологий было произведено не более 1 %. 38 % электроэнергии (а вовсе не 10 % согла­ситесь, разница весьма существенная) произ­водится в мире без сжигания углеводородно­го топлива и соответственно либо вовсе без выбросов парниковых газов (солнечная, вет­ровая, геотермическая, атомная энергетика и все виды использования гидроэнергии), либо с заметной экономией на таких выбросах (не­которые из биоэнергетических технологий).

Во-вторых, структура экономики в целом и электроэнергетической отрасли в част­ности непрерывно меняется, причем доля электроэнергии, произведенной на ТЭС, со­кращается, а выработанной на ГЭС и за счет других воспроизводимых источников - - рас­тет. Упомянутая в предыдущем абзаце вели­чина «не более 1 %» - - это характеристика точки роста мировой энергетики. 150 лет на­зад доля нефти и природного газа в мировом производстве энергии (вообще, не только электрической) составляла менее 1 %, но ес­ли в те времена период осуществления инно­вации (от технической идеи до внедрения) из­мерялся полувеком, то теперь в передовых отраслях достаточно десятилетия, так что имеются все основания ожидать радикаль­ных перемен в структуре производства энер­гии лет за 30—5 В 2000 г. Европейский со­юз (тогда его составляли 15 государств) пла­нировал к 2012 г. довести долю электроэнер­гии, получаемой за счет нетрадиционных ис­точников (энергия солнечного излучения, ве­тра, приливов, геотермальная и т. п., исклю­чая традиционную гидроэнергетику), до 10 % от ее общего производства, и такие планы многим казались вряд ли выполнимыми. Сей­час 15 «старых» членов ЕС твердо намерены решить эту задачу к 2010 г.

В-третьих, ограничения на выбросы угле­кислого и других парниковых газов отнюдь не влекут «автоматически» ограничений на производство электроэнергии. Конечно, можно предложить формулировки условий, при которых такая причинно-следственная связь будет иметь место, но до их реализации даже самым энергоэффективным экономи­кам довольно далеко. Что же касается Рос­сии, то разрешающей способности инстру­ментов экономического прогнозирования не хватает, чтобы разглядеть столь далекие перспективы.

В нашей стране так же встреча­ются работающие теплоэлектростанции с коэффициентом полезного действия менее 20 %, в Западной Европе кпд на новых ТЭС превышает 50 % и подбирается уже к 60 %. По-видимому, средний кпд российских ТЭС находится в интервале 30—35 %. Это значит, что после модернизации оборудования (доведения его характеристик до европейского стандарта) на них можно было бы производить то же количество электроэнергии с едва ли не вдвое меньшими затратами топлива и, следовательно, фактически вдвое меньшими вы­бросами углекислого газа (а заодно и шлей­фа сопутствующих поллютантов). Можно сформулировать и эквивалентное утверждение: после модернизации на наших ТЭС из того же количества топлива с теми же выбросами можно было бы произвести фактически вдвое больше электричества. Вот только это дополнительное электричество, да­леко не сразу нашло бы покупателя (как в стране, так и за рубежом): для потребления электричества тоже нужны основные фон­ды. Следует также отметить, что повышение электроэнерговооруженности производства коррелирует со снижением его энергоемкос­ти, иными словами, энергии на единицу произведенной продукции требуется тем мень­ше, чем больше в этой энергии электроэнер­гии. Установление квот на выбросы углекис­лого газа стимулирует снижение энергоемко­сти экономики (с этим, кажется, не спорит и В.Н. Чуканов), а следовательно, и повыше­ние ее энерговооруженности. Ни на предел производства электроэнергии, ни на предел роста экономики это не похоже. Что же каса­ется предела потребления невоспроизводи­мых ресурсов, то он установлен самой приро­дой (как и предел воздействий на окружаю­щую среду), и об этом ниразу не следует за­бывать.

В-четвертых, в отличие от некоторых других критиков Киотского протокола, усматривающих в нем ловушку для России, В.Н. Чуканов полагает, что выполнение обязательств по ограничению выбросов парни­ковых газов негативно скажется на экономическом развитии всех стран, взявших такие обязательства. Согласно протоколу, обяза­тельства имеет каждая ратифицировавшая его развитая страна – все члены Европейского Союза, Канада, Япония, Россия... Кто же заставлял все эти государства надевать узду на свою экономику? Или какое-то безумие охватило сотни авторитетных и опытных го­сударственных деятелей, добровольно согла­сившихся с протоколом? Нет, ни то, ни дру­гое: все эти деятели, их правительства и большинство в их парламентах справедливо усмотрели в киотских обязательствах пози­тивный шаг, помогающий решению вставших перед человечеством принципиально но­вых, а потому многим непонятных проблем. Конечно, как всегда, есть и обратная сторона медали, но позитив существенно перевешива­ет. Конечно, надо было бы сделать больше и лучше, чем полагается по Киотскому прото­колу, но все - таки даже это решение удалось про­вести в жизнь с большим трудом! Полити­ка — искусство возможного.

«Причина появления протокола»

Итак, не представляется убедительным тезис о том, что выполнение обязательств по ограничению выбросов парниковых газов влечет лимитирование экономического раз­вития. но такие обязательства, безус­ловно, ограничивают экстенсивный рост, т. е. сдерживают безоглядное расширение ис­пользования уже хорошо освоенных, став­ших традиционными технологий. Нужно ли такое сдерживание? Безусловно, так как эти технологии ресурсоемкие, природоразрушительные. Конечно, для скорейшего извлече­ния максимальной прибыли надо «гнать» пользующуюся спросом продукцию. Надо со­здавать такой спрос, если он не следует из нормальных человеческих потребностей. На­до возбуждать неестественные потребности и производить самыми дешевыми (точнее, эффективными) способами удовлетворяю­щие их товары. Самые дешевые – это те, которые эксплуатируют не оцениваемые или недооцениваемые рынком факторы, прежде всего, как уже отмечалось, — природные ре­сурсы и экологическую емкость биосферы и ее подсистем. Именно такое «развитие», как также отмечалось, и является главной причи­ной нынешнего глобального кризиса и угро­жает перерасти в биосферную катастрофу. Киотский протокол попытка сдержать этот цикл, найти механизмы, которые по­могут остановить его раньше, чем разразится катастрофа. Конкретно — стабилизировать

Рост концентрации парниковых газов в атмо­сфере на безопасном для климатической сис­теме уровне, согласно Рамочной конвенции по климатическим изменениям, во исполне­ние которой разработан Киотский протокол (официальные переводы обоих документов на русский язык воспроизведены, в частнос­ти, в [14]). Конечно, до полной конкретности так же далеко, но цель обозначена.

Разумеется, дело отнюдь не сводится только к технологиям и к тому, чтобы обеспечивать развитие по преимуществу за счет интенсивных факторов. Надо радикально изменить экономические взаимодействия богатых стран с бедными, бороться с перепотреблением, контролировать рождаемость в перенаселенных странах. Здесь технологиями никак не обойтись, нужна новая система ценностей, новая этика, новые деятельностные установки. Но и без новой технологической базы производства не добиться его экологизации – это одна из задач тех механизмов, ради отработки которых действует Киотский протокол.

Однако В.Н. Чуканов анализирует Киот­ский протокол с другой точки зрения. Воспроизведя известный тезис о том, что все че­ловечество не сможет жить так, как современный средний американец (первым в та­ком духе высказался, видимо, Махатма Ганди, хотя и говорил об англичанах, а не амери­канцах), причем с количественными оценками – ресурсов при этом хватило бы всего лишь на 6—11 лет, автор [15] пишет: «Картина безрадостная, от которой веет апокалип­сисом. Потому-то Америка вкупе с «золотым миллиардом» никак не может позволить, чтобы люди на планете жили так же хорошо, как они...». Раздел статьи «Причина появле­ния протокола» завершается этим утвержде­нием, и читатель вправе воспринимать его как вывод. Недоумение вызывает, прежде всего, чисто формальное обстоятельство: пе­ред этим в [15] рассматривалось три сценария истощения минеральных ресурсов, почему же при формулировке вывода использовался только один, явно маргинальный, а двух дру­гих как будто бы и не было? Но это мелочь. В цитированном утверждении содержится некий логический нонсенс: крайне не желательно «не позво­лить» то, что в принципе невозможно. все - таки очевидно, что процитированные в [15] сценарии — «информация к размышлению», даже о гипотетической возможности реализации третьего (где все ресурсы про­едаются мировым сообществом за 6—11 лет) и говорить не приходится, технических средств все проесть за 11 лет у современного человечества не существует. США, конечно же, не хотят ни с кем делиться тем, что име­ют и что надеются приобрести в будущем (очень яркое свидетельство этому, причем в экологическом контексте – доклад Комис­сии по устойчивому развитию при президенте США [1]), но это совсем не то же самое, что «не позволить жить так же хорошо».

Наконец, если приведенная цитата – от­вет на вопрос о «причине появления протоко­ла», то этот ответ противоречит духу и букве документа без всяких обоснований и объяс­нений. все - таки смысл Киотского протокола именно в стимулировании политики ресурсо­сбережения, в том, чтобы богатые потреби­тели природных благ сполна платили за них, а не осуществляли их присвоение на сверхльготных началах в ущерб всем тем, кто не ус­пел к ресурсному пиршеству. Механизм чис­того развития, предусмотренный протоко­лом, предусматривает, что определенная часть средств, затрачиваемых развитыми странами на выполнение своих обязательств, направляется на рост энергоэффективности в развивающихся государствах. И, наоборот, каким образом соглашение, предусматрива­ющее обязательства по ограничению выбро­сов парниковых газов только для развитых стран, может давать им дополнительные пре­имущества в потреблении ресурсов перед развивающимися странами? Но даже если предположить, что Киотский протокол некое дьявольское изобретение, играющее на руку только США и их соседям по «золо­тому миллиарду», почему же США не рати­фицируют этот документ? (Только не надо путать, как часто случается, ратификацию и подписание: США подписали Киотский про­токол давным-давно, в 1997 г., но юридичес­кого значения этот факт не имеет, вступле­ние международного соглашения в силу зави­сит только от ратификации.) И спросим так же раз: почему его ратифицировали фактически все страны мира, на на данный моментшний день фактически 160? Не ведают, что творят? Или, может быть, прежде чем ратифицировать документ, они внимательно прочитали его текст в отли­чие от некоторых критиков?

Оценка и принятие или непринятие каж­дого решения должны определяться анализом последствий его осуществления. В [15] есть раздел, который называется «Последст­вия реализации Киотского протокола». Каза­лось бы, здесь и надо было вспомнить декла­рированные цели этого соглашения, понять, имеются ли условия для их достижения, како­вы шансы на выполнение этих условий и т. п. На самом деле в указанном разделе [15] ниче­го подобного нет. А что есть? весьма много цифровых данных об энергопотреблении различных стран в 1993 и 2003 гг. и попытка классифицировать страны в зависимости от этих показателей. Киотский протокол при этом ни разу не упоминается, даже намеком. Данные за 1993 и 2003 гг. — это отчетные данные, причем за время, когда Киотский протокол так же не действовал (напомню, что он вступил в силу в феврале 2005 г.).

Может быть, на основе этих показателей В.Н. Чуканов анализирует возможное буду­щее, хотя бы и безотносительно к протоко­лу? Тоже нет. После констатации фактов относительно расположения стран на оси удельного энергопотребления следует резю­ме: «Место расположения страны на энерге­тической оси и направление движения по этой оси (вверх или вниз) по сути и определя­ют ее дальнейшую судьбу. Одни страны, ис­черпав запас своих возможностей, опускают­ся другие либо остановились по той же при­чине исчерпания своих возможностей, либо вышли на уровень насыщения своих потреб­ностей третьи упорно поднимаются вверх. Цель у всех одна — выжить, но нет идеи, всех объединяющей, — как всем вместе выжить». На этом раздел заканчивается, и читатель ос­тается в полном недоумении: каковы же обе­щанные в заголовке раздела «последствия реализации Киотского протокола»? Никаких умозаключений, кроме относящихся к сопос­тавлению 1993 и 2003 гг., нет. Для рассужде­ний о судьбе стран точек явно маловато. Не­ясно также, какие «возможности» имеются в виду: если энергетические, то как быть с весьма богатой Японией, у которой энергети­ческих возможностей нет фактически никаких (чуть-чуть угля, чуть-чуть гидроэнергии)? А если какие-то другие (в конце концов, трудо­вые ресурсы есть у всех), то как понимать их исчерпание?

Следующий раздел статьи [15] называется «Киотский протокол – мина замедленного действия». Здесь В.Н. Чуканов, помимо апокалиптических предсказаний в адрес отста­лых стран (особенно странно выглядящих в отношении Индонезии), пытается наконец сформулировать утверждение о последстви­ях реализации протокола. Отправной точкой рассуждений служит все та же «энергетичес­кая ось». А вот и само утверждение: «Реали­зация Киотского протокола не только за­крепляет положение стран на энергетичес­кой оси с возможными незначительными флюктуациями, но и определяет общую тен­денцию снижения благосостояния стран вследствие непрерывно возрастающего насе­ления, – и несомненно, что эта реализация приведет к нарастанию обострения противо­речий м. странами, блоками или союза­ми». Во-первых, что все-таки «определяет общую тенденцию снижения благосостояния стран» – «непрерывно возрастающее насе­ление» или «реализация Киотского протоко­ла»? Если первое, то при чем здесь Киотский протокол? Если второе, то как он мог опре­делить такую тенденцию задолго до своего рождения? Во-вторых, никакого закрепле­ния «положения стран на энергетической оси» вследствие реализации протокола про­исходить не может, утверждение В.И. Чуканова, очевидно, основано на его ошибочном убеждении, что выбросы парниковых газов ограничиваются для всех стран, а не только развитых.

Цель Киотского протокола и энергосбережение

Каковы же истинные «первопричины появле­ния Киотского протокола» и ожидаемые по­следствия его осуществления? Отчасти эти вопросы затрагивались выше. Резюмируем и дополним сказанное. Цель Рамочной конвен­ции об изменениях климата (кстати, этот документ ратифицирован США вместе с более чем 160 странами мира), упомянутая в пер­вом абзаце этого раздела настоящей статьи, точно формулируется следующим образом: «Конечная цель настоящей Конвенции и всех связанных с ней правовых документов, кото­рые может принять Конференция Сторон, заключается в том, чтобы во исполнение со­ответствующих положений Конвенции до­биться стабилизации концентрации парниковых газов в атмосфере на таком уровне, ко­торый не допускал бы опасного антропоген­ного воздействия на климатическую систему. Такой уровень должен быть достигнут в сро­ки, достаточные для естественной адаптации экосистем к изменению климата, позволяю­щие не ставить под угрозу производство про­довольствия и обеспечивающие дальнейшее экономическое развитие на устойчивой осно­ве» (Статья . Сейчас нет ответа на вопрос о том, какая концентрация парниковых газов является безопасной. Из этого иногда делают вывод, что сначала надо определить значе­ние такой концентрации, а потом предприни­мать какие-либо меры. Этот вывод вполне равносилен предложению не лечить больных раком до тех пор, пока наука точно не выяс­нила причин этой болезни.

По отношению к Конвенции Киотский протокол – соглашение подчиненное, «свя­занный с ней правовой документ». Он начи­нается словами: «Стороны настоящего Про­токола, являясь Сторонами Рамочной кон­венции Организации Объединенных Наций об изменении климата, ...в целях достижения окончательной цели Конвенции, как она из­ложена в аналитической статье 2..., договорились о следую­щем». Все, кто имеет реальное отношение к проблеме климатических изменений в каком-либо аспекте, понимают, что достижение це­ли Конвенции — вопрос множественных десятилетий. Поэтому Киотский протокол, обязательства по которому распространяются только на так называемый первый бюджетный пери­од — с 2008 по 2012 г., может лишь содейст­вовать этой цели. Смысл протокола — отра­ботка механизмов межгосударственных взаи­модействий по реализации мер, направлен­ных на достижение цели Конвенции. Прото­кол фиксирует обязательства развитых стран по ограничению выбросов парниковых газов, не устанавливая обязательств для развиваю­щихся государств, в этом проявляется стро­гое следование базовому принципу ООН -общей, но дифференцированной ответствен­ности. Как Конвенция, так и протокол посто­янно апеллируют к этому принципу, прини­мая во внимание весьма существенную раз­ницу в экономическом положении двух групп стран, в уровне технического развития и воз­можностях внести вклад в сокращение вы­бросов.

В экономической теории факторы, вовлекаемые в экономический цикл, но не по­лучающие рыночной оценки (или заведомо заниженную оценку), называются внешними, или экстерналиями (в том смысле, что они существуют как бы вне рынка, не замечают­ся им). Как уже отмечалось, к экстерналиям относятся прежде всего компоненты окружа­ющей среды и природные ресурсы. С начала прошлого века экономическая наука ищет способы интернализации внешних эффектов, т. е. полноценного 'вовлечения их в рыноч­ный цикл. Фиксация в Киотском протоко­ле добровольных ограничений на выбросы парниковых газов – один из возможных спо­собов интернализации воздействий на клима­тическую систему. Очевидно, что такие огра­ничения изменят цены продуктов и техноло­гий: все, что характеризуется значительными выбросами парниковых газов (в расчете на единицу продукции или используемой техно­логии) подорожает. Значит, рынок будет сти­мулировать производство таких продуктов и таких технологий, которые в отношении вы­бросов выглядят предпочтительными. Про­токол определяет три типа механизмов, ко­торые призваны задействовать силы рынка в реализации мер по уменьшению антропоген­ного воздействия на климатическую систему: торговлю разрешениями, или квотами, на выбросы парниковых газов, проекты совме­стного осуществления, чистое развитие лишь в последнем случае одним (и только од­ним) из участников может быть развивающа­яся страна, два первых механизма предпола­гают участие только развитых стран. В этой аналитической статье нет возможности подробно описывать эти механизмы, подчеркнем лишь, что эко­номический смысл каждого из них состоит в том, чтобы средства для сокращения выбро­сов парниковых газов вкладывались там, где инвестиция дает наибольший экологический эффект, и государственные границы не были бы препятствием для его получения. В.Н. Чуканов прав: пока так же «нет идеи, всех объеди­няющей, — как всем вместе выжить», но уже есть механизмы сотрудничества, которые практически готовят почву, если не для рож­дения, то, во всяком случае, для распростра­нения и действия такой идеи.

По поводу механизмов Киотского прото­кола В.Н. Чуканов делает поистине стран­ные заявления. Например: «Отпущенные им (странам «самого обездоленного миллиарда», — В.Д.-Д.) квоты на выброс двуокиси уг­лерода эти страны, разумеется, продадут». Но Киотский протокол не устанавливает ни­каких квот, ограничений и т. п. для развиваю­щихся стран, и что имеет в виду В.Н. Чуканов в качестве объекта продажи, понять невоз­можно. Участвовать в сокращении выбросов парниковых газов развивающиеся страны могут благодаря механизму чистого разви­тия: инвестор из развитой страны обеспечи­вает своими вложениями сокращение выбро­сов в развивающейся стране, достигнутое со­кращение записывается при этом «в зачет» инвестору. В итоге получается результат, включающий три компонента: важное для всех (включая и нас с Вами, уважаемый чита­тель) сокращение воздействия на климатиче­скую систему, вклад в выполнение обяза­тельств инвестора, достигаемый экономичес­ки наиболее эффективным способом, но­вое оборудование на предприятии развиваю­щейся страны, полученное без затрат собст­венных средств и, очевидно, отличающееся существенно более высоким техническим уровнем, чем заменяемое.

Все рассуждения В.Н. Чуканова в рассмотренных разделах статьи [15] базируются на рассмотрении «энергетической оси» и сопоставлении значений для разных стран показателя затрат энергии на душу населения. При этом предполагается, что рост значения этого показателя – хороший признак: страны, где это произошло за 1993—2003 гг., «улучшили свои позиции». Более антиэкологический и антиэкономический подход трудно во­образить! Оказывается, не надо заниматься энергосбережением и повышением энергоэффективности всего хозяйства, главное – растранжирить энергии как можно больше! Норвегия и Швеция, добившиеся значитель­ных успехов в энергосбережении, по В.Н. Чуканову, «существенно сдали свои позиции»! Это без тени сомнения сказано о Норвегии – одной из самых успешных и богатых стран мира (естественно, по экономическим ре­зультатам на душу населения, которым сопутствует снижение затрат). Конечно, до мирового энергетического кризиса 1973 г. душевое энергопотребление было модным показателем, он использовался для характеристики уровня промышленного развития (и вообще – развития) страны, но после кризиса ситуация изменилась радикально. Из промышленно развитых стран только СССР не сумел продвинуться в направлении энергосбережения и роста энергоэффективности, поскольку не смог переломить слишком сильную инерцию предшествовавших десятилетий: в советской экономике начиная с «великого перелома» именно затраты служили мерилом результата, и хорошо известно, чем это для нее кончилось.

В.Н. Чуканов избегает говорить о положении России на «энергетической оси», лишь однажды упоминает значение показателя энергозатрат на душу населения за 2003 г. в нашей стране — 4,68 т. Почему? Очевидно, потому что Россия по этому показателю обгоняет такие страны, как Франция, Швейцария, Германия, Австрия, Великобритания, Дания... Значит, во-первых, следуя его логике, нас надо отнести к хищникам из стана «золотого миллиарда», заинтересованных в том, чтобы никаких перемещений на «энергетической оси» не было. Во-вторых, напрашивается вопрос: может быть, мы живем лучше, чем эти страны? Смешно. Но если признать, что корреляция м. уровнем жизни и душевыми энергозатратами стала практически незначимой (после 1973 г. слишком многое изменилось), то следующим ша­гом должен быть отказ от душевых энергозатрат как единственного мерила в рассужде­ниях о будущем государств и их грядущих апокалиптических столкновениях. Что останется от рассуждений в [15]?

С экономических (да и любых других) по­зиций очевидно, что душевое энергопотребление – отнюдь не лучший показатель для анализа проблем Киотского протокола. Го­раздо более подходят энергоемкость ВВП и, особенно, карбоноемкость ВВП, т. е. выбро­сы углекислого газа на единицу ВВП. Естест­венно, принимая решения о развитии эконо­мики, следует стремиться уменьшать эти по­казатели (хорошо коррелирующие м. со­бой). Многое проясняется, если рассмотреть данные о карбоноемкости мира в целом и от­дельных государств.

Приведенная диаграмма, наверное, говорит сама за себя и особых комментариев не требу­ет. Значения карбоноемкости ВВП (и соответ­ствующие им значения энергоемкости ВВП) России, Украины и Казахстана неприемлемы для XXI века, здесь не сумели пока изменить самоедский характер экономики, доставшийся в наследство от СССР. Приведу лишь некото­рые дополнительные замечания

Энергоемкость ВВП «старых» 15 стран Европейского союза в 3,1 раза выше, чем в России (напомню рассуждения из 2-го разде­ла данной статьи о кпд электростанций, на конкретном примере поясняющие, благодаря чему образуется этот разрыв). Нередко гово­рят, что Россия – холодная страна, и уже по­этому энергоемкость ВВП у нас должна быть выше, чем в странах Западной Европы. Расче­ты показывают, что это превышение должно составлять (при современном техническом уровне производства и его нормальной орга­низации) 20—25 %, но никак не 3,1 раза, т. е. 210 %. Когда сравнивают в этом аспекте Рос­сию и США, завидуя теплому американскому климату, то не учитывают, что там на конди­ционирование тратят больше энергии, чем мы - - на отопление. Конечно, это самое на­стоящее энергорасточительство, но все равно США далеко опережают нас по энергоэф­фективности благодаря прогрессивной от­раслевой структуре экономики и более высо­кому техническому уровню, хотя и заметно отстают от Европейского союза.

Это отставание, на самом деле, одна из двух основных причин возражений нынешней администрации США против Киотского про­токола. Многие американцы боятся проиграть европейцам в конкурентной борьбе на рынке энергосберегающих и энергоэффективных технологий, если этот рынок начнет бурно развиваться при стимулирующем влиянии протокола. Вторая причина совсем прозаична, это тес­ная связь нынешней адми­нистрации с крупным неф­тяным бизнесом, который опасается, что успешная реализация политики энергосбережения приве­дет к сокращению спроса на нефть и падению цен на нее. Опыт английской компании «Бритиш петро­леум», впрочем, показыва­ет, что грамотный страте­гический менеджмент спо­собен и в условиях жестко­го энергосбережения, практикуемого в Велико­британии, обеспечить ус­пех нефтяной компании, если она займется по­вышением энергоэффективности как в собст­венном хозяйстве, так и у потребителей своей продукции.

Энергосбережение имеет ключевое значе­ние для экологической политики. Добыча и транспортировка нефти, природного газа и уг­ля, как и их сжигание в любых технологичес­ких установках, оказывают весьма значитель­ное негативное воздействие на окружающую среду. Вместе с нетоксичным углекислым га­зом в атмосферу выбрасываются при этом са­мые разнообразные вредные поллютанты – угарный газ, окислы серы и азота, ароматиче­ские углеводороды, сажа и т. д., полный набор канцерогенов, мутагенов, аллергенов и токси­кантов. Чем меньше углеводородного топлива затрачивается на производство единицы ВВП, тем меньше удельное (а следовательно, и вало­вое) негативное воздействие на окружающую среду. Об этом очевидном факте критики Киотского протокола предпочитают не вспоминать.

О восприятии Киотского протокола в России

Предпоследний раздел статьи [15] имеет весьма громкое название: «Доказательная ба­за Киотского протокола ущербна». Начина­ется раздел сообщением: «Отношение веду­щих наших ученых к Киотскому протоколу однозначно негативное». Даже на взгляд по­верхностного наблюдателя никакой однозначности в данном вопросе не было и нет (хотя, как отмечено в начале настоящей ста­тьи, критические голоса явно стихают, ста­тья [15] — арьергардный выстрел, но и он не должен остаться без ответа). По телевиде­нию (включая такие популярные передачи, как «Времена» В.Познера), по радио (в том числе по таким станциям, как «Радио Рос­сии», «Эхо Москвы») много раз заходила речь о Киотском протоколе, и фактически каждый раз - - о принципиальных различиях в оцен­ках этого документа российскими учеными. На множественных сайтах Интернета (например ОРЕС.ш, РИА РБК) размещались материалы по этой проблематике. С. Лесков опублико­вал в «Известиях» не менее шести статей, где отмечались полярные расхождения во взгля­дах. РИА «Новости» неоднократно распрост­раняло аналогичные материалы, воспроизво­дившиеся затем во множественных печатных издани­ях. О специальных журналах, таких как «Ми­ровая энергетика» и другие, можно не упоми­нать — в каждом номере были статьи по этой тематике. Подчеркиваю: я имею в виду не просто сообщения о протоколе, его ратифи­кации, мероприятиях, с ним связанных, и т. п., но именно те передачи и публикации, где говорилось о неоднозначности оценок. Не заметить всего этого можно было только при крайней невнимательности либо при упор­ном нежелании замечать точки зрения, от­личные от собственной.

Превратное представление о том, что большинство российских ученых - - против Киотского протокола, вполне могло сло­житься даже и у внимательного наблюдателя по той причине, что бывшим советником Президента РФ А.Н. Илларионовым, актив­но и умело использовавшим свой весьма зна­чительный административный ресурс, была организована «антикиотская» кампания, за шумом которой голоса сторонников Киот­ского протокола слышались гораздо менее громко, чем противников. А.Н. Илларионов повлиял и на формирование (в январе 2004 г.) состава Совета-семинара при Президиуме РАН «принцип. возможность предотвращения изме­нения климата и его негативных последст­вий. Проблема Киотского протокола». Я был членом этого Совета-семинара, так же в февра­ле 2004 г. сделал на нем обстоятельный до­клад и до сентября 2004 г., когда руководст­вом страны фактически было принято решение о ратификации протокола, не пропустил ни одного заседания.

В мае 2004 г. на очередном заседании Сове­та-семинара при участии А.Н. Илларионова большинством голосов было принято «сужде­ние», из формулировок которого, негативных в отношении Киотского протокола, фактичес­ки вытекала рекомендация не ратифициро­вать его. но пять членов Совета-семинара (из 11 участников — членов РАН, а именно академики Г.С. Голицын, Д.С. Львов, А.Г. Гранберг, член-корреспондент РАН Н.Ф. Глазовский и автор этих строк) выступили с особым мнением, в котором целесообраз­ность ратификации протокола и следования его принципам признавалась безоговорочно. Из бе­сед с коллегами я прекрасно знаю, что минимум четыре-пять десятков членов РАН (не менее 80 % тех, с кем мне довелось обсуждать эту тему) поддерживают протокол, понимая его значение для охраны окружающей среды, преодоления технологического отставания российской эко­номики и энергосбережения.

В.Н. Чуканов пишет о том, что на общем собрании РАН в 2004 г. (в мае, а не в июне, как сказано в его аналитической статье) вопрос о Киотском протоколе был затронут в двух выступлени­ях – академиков Ю.А. Израэля и Г.С. Голи­цына вопреки утверждению [15], мнения бы­ли высказаны противоположные! Причем Г.С. Голицын излагал свою позицию в защи­ту Киотского протокола многократно, после­довательно и аргументированно - - в СМИ, на Совете-семинаре, в упомянутом особом мнении пятерых его членов и т. д. Заключи­тельное заседание общего собрания РАН в тот момент уже заканчивалось, всем было яс­но, что по столь серьезному вопросу не стоит затевать импровизированную дискуссию, по­тому-то других выступлений и не последова­ло. Выступление Г.С. Голицына в [15] цити­руется с купюрой, полностью искажающей смысл сказанного. Привожу по тому же ис­точнику [3, с. 911] точную цитату, выделив курсивом фрагмент, исключенный В.Н. Чу-кановым: «Протокол неэффективен, если страны будут выполнять договоренности только относительно эмиссии углекислого газа за отчетный период (2008—201 . Эко­номия в эмиссиях не окажет существенного влияния на уровень естественных флуктуа­ции климатических систем». В купюре клю­чевое слово — только. Поэтому следующая

фраза у Г.С. Голицына относится как раз к продолжению Киотского цикла за первый бюджетный период: «С будущего года долж­ны начаться переговоры о том, какие меры надо предпринимать после 2012 г.». Так что негативное мнение по поводу Киотского про­токола – не единственное даже в [3], где на этот счет высказались только двое. Не со­мневаюсь в том, что если бы мнение россий­ских ученых было однозначно отрицатель­ным, если бы аргументы против ратифика­ции Киотского протокола не встречали обос­нованных возражений его сторонников, если бы сторонники не выдвигали веских доводов в пользу ратификации, то руководство стра­ны не приняло бы положительного решения.

Утверждение, в нашей стране выдвинутое А.Н. Илларионовым, о том, что Киотский про­токол не эффективен, основано на недоразуме­нии. Как уже отмечалось выше, от документа, обязательства по которому охватывают всего лишь пятилетний период, наивно ждать реше­ния проблемы, на которую требуется едва ли не век. Действительно, повышение концентрации парниковых газов в атмосфере относительно на данный моментшнего уровня (около 371 ррт) к 2012 г. прогнозируется примерно в 20 ррт, если ника­ких особых мер не будет предпринято, и в 18 (может быть, и 1 ррт, если заработает Киот­ский протокол. Величина в 1 или 2 ррт совсем мало значима относительно 371 ррт, но вполне значима относительно 20 ррт! Результат (если говорить только о его физическом выражении) в данном случае, очевидно, надо сравнивать не с базой, а с приростом, именно о его изменении идет речь (все - таки надо сократить антропогенное воздействие на климатическую систему). Но главное, задача Киотского протокола – от­нюдь не существенное снижение концентрации (как бы желательно оно ни было), а отработка механизмов международного взаимодействия в реализации мер, которые в более далекой пер­спективе обеспечат достижение цели, постав­ленной в Рамочной конвенции по изменению климата.

Доказательная база Киотского протоко­ла – это отчеты сформированной ООН Межгосударственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК), в которой работают полторы сотни ведущих климатоло­гов мира, это результаты расчетов по т. н. большим климатологическим моделям, это данные о беспрецедентных скоростях, происходящих в биосфере изменений и о беспреце­дентном по масштабу антропогенном воздей­ствии на нее. Человек свел 40 % лесов, распа­хал практически все степи и луга, благодаря этому радикально изменил влагооборот над сушей, распределение альбедо по участкам земной поверхности и сократил сток углекислого газа в наземные экосистемы, за одни сутки превращает в углекислый газ (а также сопутствующие токсиканты и золу) столько органического топлива, сколько образова­лось в природе за 11 тысяч лет. Почему-то эти факты не вызывают никакого беспокойства у большинства оппонентов Киотского протокола и не привлекают их внимания. Равным образом большинство из них не об­ращаются к отчетам МГЭИК, например к [20], хотя бы для того, чтобы выяснить, учи­тываются ли там аргументы этих оппонентов против, например, парникового эффекта — в частности, данные о солнечных циклах. Да и отечественных публикаций, которые исклю­чительно интересны в этой связи, немало – упомяну только [6, 13]. Как сказал так же А.С. Пушкин, «мы ленивы и нелюбопытны», да и пристрастны до глухоты.

«Похолодание во время Второй мировой войны... не укладывается в кон­цепцию парникового эффекта», пишет В.Н. Чуканов. Помилуйте, в этой концепции речь идет, во-первых, о средней глобальной приповерхностной температуре, во-вторых, никакой монотонности ее изменения не пред­полагается, этого в принципе быть не мо­жет — все дело в тренде, тенденции. Прочие «антипарниковые» аргументы, увы, в таком же духе. Что касается устойчивости класте­ров воды, захвативших молекулу углекисло­го газа (исследования, выполняемые под ру­ководством В.Н. Чуканова, к которым уже приспосабливают слоган «антипарниковый эффект»), то из полученных интересных результатов пока крайне не желательно сделать никаких кли­матологических выводов. Неясны ни условия образования таких обогащенных углекислым газом кластеров, ни степень их устойчивости и среднее время существования в тех или иных условиях, ни уровень насыщаемости ими земной атмосферы, ни реальный совре­менный уровень насыщения, если такие со­бытия в атмосфере действительно происхо­дят. В.Н. Чуканов и сам о некоторых из этих вопросов пишет, что ответов пока нет. И все это ни в какой мере не опровергает парнико­вой гипотезы, достоверность которой под­тверждается хотя бы таким простейшим фактом, что потепление более значимо зи­мой, нежели летом, ночью, нежели днем, и в высоких широтах, нежели в низких. Это аб­солютно достоверно установленное обстоя­тельство объясняется только парниковой ги­потезой, и никакой другой. Отсюда, конечно, не следует, что эта гипотеза объясняет все установленные феномены климатических из­менений. Впрочем, большие климатологиче­ские модели и используют парниковую мо­дель лишь как один из нескольких блоков.

Акцент на связи переживаемого сейчас глобального кризиса цивилизации с ее выжи­ванием (а не просто преобразованием, измене­нием, мутацией и пр.), который делает В.Н. Чуканов, мне близок и понятен. На мой взгляд, интенсивный поиск ответа на вставшие перед нами грозные проблемы следует искать в связи с идеей устойчивого развития [9, 11, 12], кото­рую я воспринимаю, в частности, как попытку договориться о том, что такое «выживание» для общечеловеческой цивилизации. Мне представляется, что эта проблематика связана не столько с ограничениями роста (в духе [21]), сколько с пределами разрушения тех структур, от которых зависит выживание человечества и которые под натиском стихии его роста все более деградируют. К таким структурам сле­дует отнести биосферу (если угодно, окру­жающую среду), популяционное здоровье че­ловека (включая его геном) и стабилизирую­щие социальные структуры [9]. К сожалению, как и проблематика климатических измене­ний, в России идея устойчивого развития из­вращена во множестве разнообразных публи­каций вследствие непонимания ее сути и стремления увидеть во всем, чем занимаются на Западе, какие-либо антироссийские проис­ки. Хотя истоки идеи устойчивого развития не без успеха можно искать у В.И. Вернадского, Н.В. Тимофеева-Ресовского и Л.Н. Гумилева.

Список литературы

Америка и устойчивое развитие. М.: Экое, 1996.154с.

Вайцзеккер Э., Ловинс Э.Б., Ловинс Л.Х. Фактор четыре. М.: Асаёегша, 200 400 с.

Выступления участников общего собрания...// Вестник РАН. 2004, октябрь. Т. 74, №1 С. 911.

География и мониторинг биоразнообразия. М.:Изд-во НУМЦ, 200 432 с.

Горшков ВТ. Физические и биологические основы устойчивости жизни. М.: ВИНИТИ, 1995.472 с.

Груза Г.В., Ранъкова Э.Я. Колебания и измененияклимата на территории России // Известия РАН. Физика атмосферы и океана. 200 Т. 39, № 2.С. 166—185.

Данилов-Данилъян В.И. Стоит ли нам радоватьсяпотеплению климата? // Вестник экологического образования, 200 № 2 (2 . С. 3—7.

Данилов-Данилъян В.И. Киотский протокол: критика критики // Климатические изменения: взгляд из России. М.: Теис, 200 416 с.

Данилов-Данилъян В.И. Устойчивое развитие (теоретико-методологический анализ) // Экономика и математические методы. 200 Т. 39, вып. 2.С. 123—135.

1 Данилов-Данилъян В.И. Глобальные климатические изменения и Киотский протокол // Сток­гольм — Рио — Йоханнесбург: вехи кризиса (Чтения памяти ак. А.Л. Яншина. Вып. . М.: Наука, 200 С. 2А—54.

1 Данилов-Данилъян В.И., Лосев К.С. Экологический вызов и устойчивое развитие. М.: Прогресс-традиция, 200 416 с.

1 Данилов-Данилъян В.И., Лосев К.С., Рейф И.Е. Перед главным вызовом цивилизации. М.: Ин-фра-М, 200 224 с.

1 Мелешко В.П., Голицын Г.С., Малевский-Малевич С.П. и др. Возможные антропогенные изменения климата России в XXI веке: оценки по ансамблю климатических моделей // Метеорология и гидро­логия, 200 № С. 38—49.

1 Соловей Ю.В. Киото на пороге России. М.: ИГ «Юрист», 200 314с.

1 Чуканов В.Н. Парниковый глобализм // Наука.Общество. Человек. Вестник Уральского отделе­ния РАН. 200 №2 (1 . С. 97—107.

Источник: http://www.ucee.ru