Энергетика. Мы их увидели весьма рано, но надеялись, что они так же не пишут о смертельном недуге, и верили в то, что есть надежда, что они постепенно могут быть устранены волею тех, от которых зависят судьбы стр Как далеко до завтрашнего дня

Но симптомы неблагополучия появились уже , более чем за тридцать лет до начала перестройки. Мы их увидели весьма рано, но надеялись, что они так же не пишут о смертельном недуге, и верили в то, что есть надежда, что они постепенно могут быть устранены волею тех, от которых зависят судьбы страны. А то, что эти судьбы зависят от небольшого числа конкретных лиц, считалось аксиомой. Вера в доброго и умного царя бытовала в русском менталитете - так же одна горькая утопия, вложенная в нас не только большевиками. Но как она упрощала жизнь: достаточно научить этого умного, и все станет на место!
Среди видимых симптомов, возможно, важнейшим из них было состояние дел с вычислительной техникой. В истории ее становления и трудностях развития и использования как бы сфокусировалась вся несостоятельность нашей общественной организации и неспособность общества остановить свое движение к неизбежной катастрофе.
Забегая вперед, я хотел бы заметить, что причина последующей деградации заключалась не в том, что мы прозевали новый взлет научно-технического прогресса, а в принципиальной неспособности его принять. Академик М.А. Лаврентьев, многие другие, в том числе и автор этих размышлений, так же в средине пятидесятых годов говорили о том, что восстановление и развитие промышленности надо проводить на новой технологической основе. Но ведомства могли только гнать вал. Вот этого мы не понимали. И судьба использования вычислительной техники весьма наглядно демонстрирует особенности нашей системы отраслевых монополий.
Вычислительная машина, некий удивительный ламповый агрегатор, родилась в Советском Союзе фактически одновременно с ее рождением в Соединенных Штатах и уж, во всяком случае, от него независимо. Мы просто ничего не знали о работе американских инженеров и математиков во главе с Джоном фон Нейманом, которая была основательно засекречена. Пусть историки техники раскроют детали этого эпохального события, но суть его состоит в бесспорном параллелизме развития техники и ее потребностей. А потребности в вычислительной технике на грани сороковых и пятидесятых годов рождала прежде всего военная промышленность. И пока это было так, пока не было военного паритета с Соединенными Штатами, мы шли вровень с Западом.
В конце пятидесятых годов я оказался в составе первой или одной из первых групп советских специалистов, совершивших экскурсию по вычислительным центрам Западной Европы. И вот мои впечатления от той поездки: ничего нового! Те же ламповые монстры, страшно ненадежные, те же маги-инженеры в белых халатах, устраняющие сбои в их работе, примерно те же быстродействие и память машин. Ну, а задачи? Мне казалось, что мы умеем делать кое-что и похитрее. Наши алгоритмы были заведомо более совершенными.
Этот любопытный феномен общеизвестен. Практическая деятельность, особенно в сфере ВПК, была в Советском Союзе весьма престижной, и большое количество талантливых (как пишут, перспективных) математиков с энтузиазмом трудились в разных закрытых организациях. Ситуация на Западе была совсем иной. Талантливая молодежь предпочитала преимущественно независимую университетскую карьеру и занятия для души в сферах, достаточно дистанцированных от практических приложений. Другими словами, в сфере компьютерной математики мы соревновались со второй командой математиков и явно у нее выигрывали. О том, как и почему это все происходило, мне ярко живописал Ричард Беллман, с которым я подружился в начале шестидесятых годов и поддерживал добрые отношения до самой его кончины в конце восьмидесятых.
Одним словом, из своей первой поездки в дальнее зарубежье я вернулся, полный оптимизма и уверенности в наших перспективах - у страны есть мускулы, и на мировом рынке науки и техники наши шансы не так уж плохи. Вот что значит формулировать вывод на основе неполной информации! На самом деле ситуация была иной. И это мы стали чувствовать уже весьма скоро!
Дело было не в нас, математиках или компьютерщиках. Уже в начале шестидесятых годов, когда я снова оказался во Франции, обстановка была совсем непохожей на ту, которую я видел три года назад. Тем не менее, и , как и большинство моих коллег, я так же не понимал, что во всем происходящем проявляется принципиальная неспособность нашей сложившейся к тому времени политической и экономической системы к каким-либо существенным усовершенствованиям. Отставание в развитии и использовании вычислительной техники было на самом деле симптомом, абсолютным индикатором смертельной болезни.
И этого фактически никто не осознавал. Во всяком случае, мой диагноз тоже был иным.
Так что же произошло в те роковые годы начала шестидесятых? Именно произошел переход от ламповых вычислительных машин к транзисторам. Но почему одно техническое изобретение - переход от электронных ламп к полупроводниковой технике - так качественно повлияло на всю мировую ситуацию? Почему оно выбросило нас из числа технически развитых государств и определило развал великого государства в неизмеримо большей степени, чем все действия всех возможных диссидентов? Мне кажется, что и сейчас многие не отдают себе отчета в происшедшем.
Ламповые компьютеры были крайне ненадежными: непрерывны сбои и ошибки в вычислениях. Они требовали весьма квалифицированного персонала инженеров и математиков и годились лишь для уникальных расчетов. Вот почему их использовали лишь там, где без них обойтись было никак нельзя, в принципе никак нельзя! В ракетной и ядерной технике, прежде всего. Никто не рискнул бы запустить Гагарина в космос, не имея средств контроля траектории.
Но вот появилась полупроводниковая техника, обладавшая практически абсолютной надежностью. В результате компьютерные методы обработки информации, в том числе и расчеты, сделались доступными массовому пользователю. Стало очевидным, что новый инструмент куда нужнее в торговле, бизнесе, массовом производстве, чем в чисто оборонных делах. В последнем случае он нужен для престижа или безопасности страны, а в бизнесе вычислительная машина приносит реальные деньги! Более того, там компьютеры сделались основой новых технологий и главным фактором успеха в условиях рыночной конкуренции, борьбе коммерческих и производственных структур. А это поважнее любых оборонных задач! Общество свободного предпринимательства быстро усвоило, как с помощью компьютеров можно делать деньги. Это и решило судьбу информатики.
Как только такое обстоятельство было осознано западным бизнесом, там начался бум. Об этом много написано, и вряд ли стоит пересказывать известное. Замечу лишь одно: компьютерная революция знаменовала начало нового витка научно-технического прогресса. Он оказался сопряженным с энергетическим кризисом, с резким, многократным подорожанием нефти и других энергоносителей. В капиталистических странах произошла структурная перестройка всей промышленности, родились энергосберегающие технологии, появились персональные компьютеры и так называемые высокие технологии, значит прецизионные технологии, которые крайне не желательно реализовать без встроенных в оборудование электронных устройств. Западная промышленность изменила за два десятка лет весь свой облик. Наша же бюрократизированная, расписанная по отраслям-монополистам экономика не была готова, не была способна принять этот вызов научно-технической революции. Он оказался для нее не просто неожиданным, а смертельным. Началось быстрое техническое и экономическое отставание, и не только от Америки и Японии. Многие ли отдают себе отчет в том, что именно этот вызов стал причиной горбачевской перестройки? Будучи умноженным на импотенцию и амбицию политиков, он привел страну в теперешнее ее состояние. Я думаю, что и М.С. Горбачев не весьма понимал, даже в начале восьмидесятых годов, в чем истинная причина потери мускулов у Великого Государства. Понимай он это, и вся перестройка могла бы пойти по-иному. Да и мы, представители науки и техники, тоже многое поняли совсем не сразу. Мы предупреждали о перспективах в развитии электронной техники, говорили о необходимости экстренных мер, подобных тем, которые наше правительство реализовало при создании ракетно-ядерного потенциала. В.М. Глушков, Г.С. Поспелов, автор этих строк и многие другие писали записки в правительство, в ЦК, выступали на различных конференциях, заседаниях ВПК, писали статьи в газетах, говорили много нелицеприятных вещей. но все было тщетно. Но, делая все это, мы тем не менее до конца не осознавали, что по-иному и быть не могло. И что наши потуги обречены на неудачу!
Наша государственная, политическая и экономическая система была уникальным созданием Природы. Именно Природы! Ее никто не создавал по какому-то задуманному плану. Она возникла в результате внутренних причин развития организации, тех изначальных стимулов, которые в нее были заложены так же в цикле революции. Сталин мог быть или не быть, но система не могла развиваться иначе, ибо он был не только ее создателем, но и был создан ею. Горбачев мог состояться или не состояться, но система должна была рухнуть. Раньше или позже, так или иначе, но она должна была развалиться, ибо она оказалась несостоятельной в борьбе за место под солнцем на нашей грустной планете. Просто она могла рухнуть по-иному. Существовала иллюзия, что в нашем советском обществе отсутствовала конкуренция. Действительно, в производственной сфере она фактически не возникала, поскольку в ней законами был утвержден монополизм - все, что надо было делать, кто и за что отвечает, расписывалось по отраслям. И хотя Система стремилась утвердить принципы винтика, превратить коммунистический фаланстер в человеческий вариант термитника, люди оставались людьми, с их страстями, желаниями. Биосоциальные законы продолжали действовать. Поэтому конкуренцию на рынке товаров заменила иная конкуренция. Возник иной рынок - возникла система отбора людей. Не по удачливости в бизнесе, в производстве, торговле, как это происходило в обществе свободного предпринимательства, а по принципу служения Системе, служения тем, которые стоят на ступеньку выше. И главным стало обеспечивать их покой. Стабильность. Приказано не беспокоить! - Вот идеал. Вот главное, за что ценились люди. А беспокойных система отбраковывала и отправляла на периферию общества, подобно тому, как капиталистическая система отбраковывает, отбрасывает за борт неудачливых бизнесменов. И постепенно все этажи экономической и политической власти все больше заполнялись людьми, способными обеспечивать комфортные условия существования вышестоящим. Причем сиюминутные, без оценки перспективы. Вот почему у работников любых аппаратов - партийных, ведомственных - неизбежно вырабатывалась психология временщиков. Давление ВПК постепенно ослабевало: все - таки паритет был достигнут. А дальше - минимум беспокойства, на достигнутом было необходимо удержаться. А для этого не надо выдумывать что-то сверхъестественное!
Вот мы и стали копировать западные проверенные образцы - легче и надежнее. Система постепенно все чаще отказывалась развивать собственные идеи, и не только в области вычислительной техники. легче и меньше риска сейчас ошибиться.
А о будущем, о том, что такой путь - запланированное отставание, что он ведет к деградации интеллектуального потенциала нации, - никто особенно и не думал. Но так же хуже было то, что монополизм в промышленности консервировал старые технологии всюду, в том числе и в оборонной сфере, и постепенно превращал вторую державу мира в некое архаическое учреждение, сильное только своими воспоминаниями. И мы, специалисты, связанные военно-промышленным комплексом, это отлично понимали. И мучительно искали выход.
Думаю, что , когда факт нашего отставания в военной сфере был по-настоящему осознан в верхних эшелонах власти, и началась перестройка. Я бы не хотел особенно хулить ее авторов - много ли людей отдавали себе отчет в том, что происходит? Только теперь мы стали понимать, что разрушение нашей системы было предопределено. И так же - это была часть общего мирового кризиса.
Так или иначе, но уже в шестидесятых годах начался цикл постепенной деградации нашей промышленности, в том числе и военной. Начало устаревать оборудование, уменьшаться количество новых продуктов. Первыми этот спад почувствовали люди, занимавшиеся опытными разработками: интерес к оригинальным техническим конструкциям и новым идеям стал заметно угасать.
Итак, в начале шестидесятых годов был достигнут военный паритет. Объяснить, что означает такое замысловатое словосочетание, было совсем не просто. Мы этого не умеем делать и сейчас. Я думаю, что и сами военные не очень-то отдавали себе отчет в том, какой смысл следует в него вкладывать. Может быть, самое точное значение этого понятия состоит в обывательском утверждении: каждая из двух сверхдержав могла полностью и в одночасье уничтожить другую. А заодно и все живое на планете. Я это воспринимал, как достижение такого уровня вооружений, когда война сверхдержав и их собственное самоубийство становятся синонимами.
В результате у наших военных и политиков возникло ощущение самодостаточности - и здесь можно не беспокоиться. Как следствие этого, интерес оборонной промышленности к исследованиям поискового характера стал снижаться, менее интенсивными становились и обращения к академическим коллективам. Теперь уже не промышленность приходила к нам с просьбами о проведении тех или иных исследовательских работ, а мы, академические теоретики, стали пытаться заинтересовать промышленность, дабы она своим влиянием и финансовыми возможностями поддержала наше существование. Время, когда промышленность не могла без нас обойтись, ушло. И я думаю, что навсегда!
В таком развитии событий была так же одна немаловажная причина. И она тоже была связана с монополизмом отраслей. Отраслевые конструкторские и технологические институты стали заводить свои собственные теоретические отделы и сумели в этом преуспеть: к началу шестидесятых годов теоретические группы в отраслевых НИИ и КБ представляли уже значительную силу.
Особенно остро все это сказалось опять же на состоянии дел с вычислительной техникой. Военная промышленность пошла по линии создания и использования специализированных электронных машин. А универсальные компьютеры, которые нужны были прежде всего исследователям, перестали быть в центре внимания производителей. Оригинальные отечественные разработки, которые нам позволили на заре развития вычислительной техники провести все расчеты, необходимые для создания ядерного оружия и запуска человека в космос, постепенно сходили на нет! Их стали замещать машины так называемой Единой серии - неудачные копии устаревших образцов фирмы IBM. А талантливые конструкторы наших собственных компьютеров стали спиваться. Что так же остается делать талантливому художнику, если ему поручают копировать чужие картины?
так же хуже обстояло дело с ц. внедрения электронной техники в управленческую, торговую и хозяйственную деятельность, что было особенно выгодным, с позиции эфф. производства. Конечно, кое-что делалось, но скорее под давлением общественности, чем в силу производственной необходимости.
Коль нет конкурента, коль ты единственный производитель, то и незачем что-то усовершенствовать, стараться - и так съедят, все - таки больше есть нечего! Да и к тому же принцип - не беспокоить! Тем более - внедрением новой управленческой технологии, основанной на компьютерной обработке информации, которая влечет особое беспокойство. все - таки эта самая компьютеризация связана с необходимостью учиться, переучиваться на старости лет. И, что самое страшное для любого чиновника, такая смена технологии неизбежно связана с перестройкой управленческой структуры. значит с заменой одних людей другими. А это особенно болезненно для любых организаций. И если такой перестройки можно избежать, любой чиновник готов заплатить за это немалую цену.
Вот так постепенно все и начало изменяться к худшему. И мы у себя в Вычислительном центре и на Физтехе весьма скоро почувствовали эти изменения. Приходилось искать новые области для работы. По-другому работать самим и по-другому учить студентов. Ракетно-космическая тематика и в Академии наук начала себя исчерпывать. Это, может быть, было и естественно, поскольку наши работы стали превращаться из поисковых в рутинную инженерную практику. И совсем не был неправ М.В. Келдыш, шний президент Академии наук, когда говорил о необходимости использовать в гражданской сфере весь математический аппарат, те навыки и знания, которые мы приобрели, работая по тематике ВПК. Он призывал нас к новым поискам, хотя, может быть, лучше, чем кто-либо, чувствовал начало конца.
Послевоенный взлет стал выдыхаться, Система переходила в стационарное состояние, которое мы позднее назовем застоем. Но это было ее естественное состояние - неисправимое. Вот этого мы не понимали и стремились многое исправить, апеллируя к разуму, к науке. Результаты известны.
Меня все эти изменения касались самым непосредственным образом. Я получил Государственную премию за теорию движения тела с жидкостью - другими словами, за разработку теоретических основ динамики жидкостной ракеты. За асимптотические методы расчета траекторий космических аппаратов, позволяющие обеспечивать устойчивость счета при минимальной ошибке, я был избран членом Международной академии астронавтики. Одним словом, вся моя деятельность и все успехи были связаны с ракетной техникой. А в этой области перспективы масштабных академических исследований становились все более и более проблематичными. У меня было два пути. Первый - возвращаться в чистую инженерию. Второй - искать новые приложения своим силам в академии.
Первый был более простым: в промышленности у меня была хорошая репутация. Кроме того, я получил весьма лестные предложения от Челомея и от Янгеля. Однажды я даже дал согласие. Правда, это было в состоянии сильного подпития. Янгель в Днепропетровске, в самом городе, имел загородную усадьбу - дом, окруженный довольно большим лесом. Место великолепное, рядом со знаменитым Южным КБ. И вот однажды ранней осенью, которая восхитительна в Новороссии, я был его гостем. Цель приглашения - мой переезд в Днепропетровск. И вот за обильным возлиянием (а у Янгеля все было богатырским - и ракеты, и возлияния) я дал согласие. Но наутро после тяжелого похмелья, после того, как я посидел с группой его ведущих инженеров, стараясь вникнуть в суть задач, я понял, что уже не могу расстаться с той свободой мысли, которая была у меня в академии. Я отказался, понимая, сколь многого лишаюсь, и избрал второй путь.
Келдыш отнесся весьма неодобрительно к моему решению. Оказалось, что мое приглашение в Днепропетровск было его инициативой.
У меня ниразу не было с М.В. Келдышем каких-либо особо добрых отношений, но он несколько раз пытался поднять меня на высокие административные ступеньки. И каждый раз я отказывался.